мы сделали это!

1468495_646024808781485_1596760143_n

Друзья и коллеги, с волнением объявляю, что со вчерашнего дня существует в электронном виде такая книжка:

Борис Кутенков. Неразрешённые вещи: Стихотворения. / Составитель: Наталья Попова.
Предисловие Бахыта Кенжеева. Послесловие Людмилы Вязмитиновой.
– Eudokiya, Екатеринбург-Нью-Йорк, 2014. – 76 с.


Заказать бумажный экземпляр можно перейдя по этой ссылке: http://www.lulu.com/shop/boris-kutenkov/nerazreshennyje-veshchi/paperback/product-21345322.html

А прочитать - здесь: http://issuu.com/54034/docs/b.kutenkov_nerazreshennyje_veshchi

Ссылка для бесплатного скачивания в ПДФ на портале "Мегалит": http://promegalit.ru/modules/books/download.php?file=1386845793.pdf


Огромное спасибо (мою благодарность трудно передать словами, но всё же):

- Сергею sslepukhinpinx и Евдокии Слепухиным - за всё: издание, потрясающе красивый дизайн, вёрстку и - отдельно - за терпение в работе с капризным мной;

- Наталье Поповой bamssi - за продуманную и артистичную композицию, сразу покорившую меня (было много советов и вариантов, но всё же остановился на самом первом - Натальи, которая составила книгу из трёх разделов - как монолог перед зрительным залом с разной степенью патетики);

- всем, кто участвовал в создании книги, помогал словом и делом, советовал по части техредактуры и составления, иными словами - "болел" как за собственную:

Серафиме Орловой serafima_orlova, Екатерине Перченковой _raido, Александру Переверзину reverzin, Наде Делаланд ndelaland;

- Бахыту Кенжееву theodor22 и Людмиле Вязмитиновой viazmitinova - за предисловие и послесловие соответственно;

- Татьяне Евгеньевне Никольской - за корректуру.


Надеюсь, к Новому году или в январе придут и бумажные экземпляры из Америки (уже делаются). Тогда сообщу о презентации.

Ура!

из новой книги Анны Павловской "Станция Марс" (Арт Хаус Медиа, 2018)



***

по небу скитаюсь на птичьих правах
мне бог заменяет и выдох и взмах
внизу города из бетона
и крылья мои вне закона

я лестниц боюсь я боюсь высоты
зачем меня в вакуум выбросил ты
из теплой уютной кровати
мне замысел твой непонятен

я чувствую дно словно шип под ребро
и я различаю где зло и добро
влекущую сладость провала
я знаю ведь я там бывала

ты там за вершинами звёздных вершин
а я словно чайка до ночи
кричу над водой в одичалой глуши
и все же отец если можешь держи
держи меня в воздухе

***


спаси меня иначе я умру
вот как сейчас однажды поутру
от страха одиночества и боли
от никотина или алкоголя
я растворяюсь я почти никто
бесплотней слов черней галлюцинаций
едва держусь как пуговка пальто
готовая упасть и потеряться
спаси меня не знаю почему
и невозможно выдумать причину
зачем спасать идущего во тьму
когда ему светло невыносимо

***
Захотелось, чтоб кровь закипела,
чтоб кидало в нервический пот,
чтобы снилось пьянящее тело,
обнажённый горячий живот?

Превращаясь в змею, превращаясь
в золотистой лозы завиток,
разом тысячи лет проживая,
ты бессмертия пробуешь сок.

Всё, что было когда-то любовью,
воплотилось и в руки легло,
но будильник звенит в изголовье –
вот и всё, ваше время прошло.

Выходи, человек, из подполья,
открывай свои зенки уже,
просыпайся с фантомною болью
в отрицаемой Юнгом душе.


***
Я построю себя словно дом на реке,
не надеясь на рай в шалаше.
Снова стану красоткой с эффектом Боке.
ЕБЖ, дорогой, ЕБЖ.

Октября заполощется рваный флажок,
сухожилия чёрных ветвей
обнажатся, и мы с тобой станем, дружок,
на ещё одну осень старей.

Купим лодку с мотором и крепкую сеть,
как давненько хотелось тебе.
Будем пить и рыбачить, смеяться и петь,
и т.д., дорогой, и т.п.

(Мне казалось, что жизнь будет бить за края
и никто не возьмёт на фу-фу,
но, увы, бьёт под дых, и поэтому я
пропускаю такую строфу.)

Ты же знаешь, никто мне не сват и не брат,
я почти никого не люблю,
но во сне я увидела белый фрегат.
Я к весне на него накоплю.




***

где слётки звёзд упали с папиросы
из темноты забытых праотцов
я улетела в неоткрытый космос
в стеклянной банке из-под огурцов

за мной текли неоновые рыбы
немых урбанистических дождей
за мной неслись бумажные колибри
последних непрочтенных новостей

и поднимаясь вверх над городами
в ознобе сна уткнувшись в звездный шарф
моя душа взлетала как цунами
и плакала как первый астронавт

по счету отвалившихся ступеней
на отблеске вселенской немоты
я прибыла к созвездию растений
где говорили травы и цветы

по срезу слёз святейших баобабов
бобов волшебных и дремучих чаг
я прочитала горестную сагу
о разобщеньи кошек и собак

о белых птицах в услуженьи бога
несущих души в кружеве крыла
о мертвых стерегущих под порогом
родной очаг от медленного зла

мне было проще жить в священной роще
и с ветвью золотою говорить
чем на земле отыскивать наощупь
послания мерцающую нить



 





***
                                 М. К.

Волчья шуба мне машет густым рукавом,
говорит на чужом языке меховом,
на полынном, животном, незрячем,
на беспамятном, темном, волчачьем:
«Мы ходили как боги по лесу во тьме,
мы кровавое мясо держали в уме
и спускали голодные тени,
если чуяли рядом оленя.
Мы учили своих неуклюжих волчат,
как лечебные травы пахуче горчат,
как следы источают тревогу,
как медведь покидает берлогу.
А теперь продевай свою руку в рукав —
никогда не услышишь ты запаха трав,
никогда не увидишь, как ночью
раскрывается зрение волчье,
и откуда-то из сердцевины темна
на язык проступает слюна.
В каждом атоме все это было и есть —
ваши дети-всезнайки потрогают шерсть,
лунатически шаря руками,
и, взрослея, пойдут не за вами».


***

памяти Валеры

Мы жили вечно тем летейским летом,
Где не хватало жизни и сюжета,
Плели венки, мололи языком,
И вечно длился сказочный ромком,
Но я сбежала в полночь босиком,
Ведь я была – ты знал это – с приветом.

Ты думал, будто я была с тобой,
Ты гладил мои волосы рукой,
Как будто я лисёнок приручённый,
А я была с рожденья обречённой
Бежать по местности пересечённой
И вверх лететь, как шарик голубой.

Я улетела, ты же у костра
Всё звал меня, любимая, сестра,
Но я уже не слышала ни звука,

Меня уже не мучала разлука,
Я звуковой пересекла порог,
И ноты как росу стряхнула с ног.

Прошло сто лет, поскольку жизнь – есть сон,
Тебя на лодке перевез Харон,
А я летаю над водой как птица,
И не могу проснуться, приземлиться,
Ни умереть, ни заново родиться.
Горит костёр и тьма со всех сторон.

***

где кабан игрался в банке
в подкидного дурака
я взлетала на тарзанке
и ныряла в облака

в старых майках маловатых
и открытых на пупке
уходили октябрята
карасей ловить в реке

что же гамлет или или
черви в мыле мотыли
семерых они словили
а восьмого не смогли

я смотрю на эту рыбу
отпустить или забрать
эта рыба тоже типа
чья-то дочка или мать

светит огненное око
ведьмы прыгают из книг
из прекрасного далёка
показали мне язык

смысла тёмная изнанка
раскрывается в мозгу
и качается тарзанка
на далеком берегу



***

Не лупили меня комсомольцы,
не снимали ботинки жлобы,
никогда сквозь горящие кольца
я не прыгала в рёве толпы.

Молоко не давали за вредность,
спецпаек не вручали тайком,
на Лубянке под грифом «секретно»
не листали мой детский альбом.

Припадала к запретной иконе,
заполняла страницы враньём,
словно Данко несла на ладони
сердце, полное вечным огнём.

Как поэт (и немного философ)
я одна ощущала вину,
что закончился сказочный Носов,
где Незнайка летал на Луну.


***

пробираюсь по кромке
по тонкому льду
подстели мне соломки
когда упаду 

отведи мя от края
от бездны и зги
если я заплутаю
Ты мне помоги

пусть меня защищает
за правым плечом
пусть мне путь расчищает
огнем и мечом

я зажмурила очи
свернулась клубком
защити меня Отче
сейчас и потом

если я задыхаюсь
в холодном поту
если я просыпаюсь
с землёю во рту

стихи этого июня, написанные в Вологде

***

в гости к нам приходит в гости к нам
твой самматайм

Евгений Пышкин

Волчья шуба мне машет густым рукавом…
Анна Павловская

_____

волчья шуба живёт оторвавшись от стай
лёгкий пепел бросает в ночной самматайм
скоро лето и тополь с балкона
кто-то утренний шлёпает по мостовой
в эту брешь ни о ком в этот сон меховой
регги-блюзом своим вне закона

– я прошёл сто дорог очумелые крылья в росе
запихай меня шапкой и сделай таким же как все
меж ночных позывных обломалось больное крыло
а другое окрепло и сном поросло
стало истиной отче сияющим смертным ничем
дай мне руку на лёгком плече

волчья шуба швыряет окурок в пространство зари
– говори, – говорит, – говори

– я смотрел как запутался свет выживая по лжи
календарный свой подвиг вершил выживая по лжи
был твой руси твой хинди твой верный вассал
ты сказал раз утеряна речь это печка пляши
ты сказал раз утеряна вера всё печка пляши
я плясал и плясал и плясал
не смыкая очей в их мартеновской пляске печей
плясовых не смыкая вибраций ночной и ничей
дай мне руку на лёгком плече

волчья шуба рассеянно смотрит в ночи
– помолчи, – говорит, – помолчи

я давно непричастная снам непричастная тайн
что мне белый твой пепел и гулкий ночной самматайм
что твой голос больной проходящий насквозь как юла
я бессмертьем была отмороженным волком была
не загрызла чужих и своих не спасла
колкий ветер в сосне
заполярный была енисей
потому что я белая шуба по крови своей
и неравная шуба убила меня наповал
в час когда ты от печки плясал

мне на плечи кидается день кладовщицкой чумы
уворованный час быстробликого дара взаймы
сто лакун благодарной бормочущей тьмы
память выстрела там-тарарам

не стоять не смотреть
не со мной не со мной не со мной
как приходит твой бред плечевой позывной
по ушам не моим по ненужным словам
в гости к нам
в гости к нам
в гости к нам

Вологда, 11.06.18

***
I.
так любая полемика – образ бессмертья в тебе
прорастанье в чужое – взеркалившись цепко и много
спит шаламов с блесной в неотрывной софийской губе
увлекаемый в сторону бога

спит кремлёвская вологда с чёртом на страже дорог
ад некрупный щелчковый легко претворяемый в слово
и немолчная рыба берёт в проржавевший молчок
предпочтённое вместо земного

прёт обратно в себя
в отмороженный слом
в толщу босховских слов потерявших значение речи
меж неверьем в потомка и ненарушаемым сном
сорванца что качаем некрепко в тепле навесном
что-то перерастанья покрепче

(как бы немзер сказал: «модернистский гори кабинет»)
переломан канон прорастанья в большое при свете
только виден сквозь линзу реки
убеляемый свет
и у ада сыновнего
выбора нет
за семь нот до неравных бессмертий

II.
Лакинску

там остался дух мой веять в притихшей ясности
уже не чёрно-белом но и не разноцветном хаосе
мира слетевшего с катушек
я приехал туда но остаться не дали
и когда заскрипело такси то какая-то книзу скрижаль
полетела со звоном в скандале поутихшем
безвозвратно

там осталось моё незабытое слово лежать
восставая в побрякушечной тьме
когда выключается свет
и виден только отсвет от фонаря
тогда начинает бродить по комнате
поэзия дикая и невещественная
пропитывать моим веяньем нерушимые стены
играть с оставленной тенью

я стою где меня больше нет
и гляжу без слёз большими и просветлёнными
на внезапно закрывшееся прошлое
на предназначенный портал в будущее

душа гробанувшись из новой иллюзии
ко всему привыкает быстро
человек ограбленный на всё кроме самообмана
ко всему привыкает быстро

и нет предела

Вологда, 16-18.06.18

***

выплыть в себя из умерших музык двух
словно в трамвае сна проливном и белом
то ли был воздух узок и к пенью глух
то ли взглянув на свет уступила делу
санкам везущим новый дедлайн дневной
плотно прижатым крыльям чужого слова
видишь не умер свет без твоей одной
вспыхнут дела как после дождя грибного
в каждом по маслу аннушка чуть видна
абрисом черт скандальных дневных неточных
сын заискрится резок в просвете дна
и не поймёт по ком омертвела почва
лишь децибел прорежет причину вслух
той что убила дабы цвело и тлело
видишь погасло близко – не рухнул дух
видишь погасли обе – и нет предела

Вологда, 14.06.18

***

Елене Жамбаловой

в победу сходят собственною тьмой
как в яблоневый бой
в цветущий чат
что злато – разобраться бы с собой
какие червоточины стучат
ребёнком по нему наперебой
за всех его смеющихся волчат

в победу сходят
обрывая нить
что за туда вела в сердечный лес
стоишь себе пришедшая привить
к бурятской розе – щит наперевес
к бесптичью – благодарное тювить
и собственное просто разлюбить
за весь его раскаянья замес

за мглистый свет за неказистый дар
яблонепад бормочущих теней
где горизонт задвинула звезда
познавшая – он временно при ней

за всех окаменевших без труда
а ты не каменей
не каменей

Вологда, 09.06.18

из новой книги Елены Лапшиной "Сон златоглазки" (М.: Русский Гулливер, 2018)

***

Она коротала морозную ночь до утра
у зоркого зеркала, прежнюю прыть вспоминая

о том, как была молода, да вот стала стара,
и дом у неё ледяной
не изба лубяная,

где топят по-чёрному, въедливым дымом дыша,
и где по щелям догнивают смола и солома,
где греют еду и ладони, но зябнет душа,
и лисьего духа не любят, и лисьего дома.

А дом ненадёжный и светел над ней, и высок.
Весна далеко, и дождаться-то многим дано ли…
И лисий за стёклами заиндевелый висок,
и вполоборота в окошке лицо ледяное.


2004


* * *

Дремала, книжечку листала
и коротала выходной, –
я не заметила, как стала
старухой медленной чудной.

И всё – то призраки, то дети,
их колготня и суета.
И всё не так на белом свете,
и всё не то, и я – не та.

2016




***

И чтобы мýку на листе
в мукý перемолоть,
живу, как дева – в чистоте,
превозмогая плоть.

И чем иные дорожат –
не ценно наяву.
Так яблоки в снегу лежат,
как я теперь живу.

Живу без пользы и слезы,
нужнейшему – чужа,
живу, как клетка из лозы,
держащая чижа,

без соприкосновенья тел,
без боли – наповал,
как будто ангел пролетел
и в лоб поцеловал.


2003




***

Это только кажется, что просто…
Девочка, секретница, дитя,
привыкай к душевному сиротству,
с взрослыми родства не обретя.
Радуйся молчанью, как подарку,
там, где виновата без причин,
где тебя, как мелкую помарку,
красный карандаш изобличил.
Девочка, подросток, канарейка –
вкус вины, оскомина стыда.
«Поскорее, детка, постарей-ка –
вот тогда узнаешь, вот тогда…»
Век спустя ты встанешь к изголовью
не затем, чтоб позднее «прости»
старость, обделённая любовью,
кое-как смогла произнести.
Ври, душа, прощайся втихомолку, –
из тебя вовек не выйдет толку.
В доме, где по-прежнему чужда,
встретятся больное чувство долга
и любовь по имени «нужда».

***

и не на что пенять
[всё всуе на авось]
хотевшая обнять
коснувшаяся вскользь
прошедшая насквозь
молчащая как мать
гремящая как медь
пророчившая рай
[ломавшая комедь]
раздразнивая страсть
растравливая сплин
[и преломляя трость
и угашая лён]
утраты торопя
[нетерпеливый зверь]
сгубившая тебя
твоя Иезавель
сумевшая любить
[до боли не щадя]
посмевшая забыть
что ты ещё дитя

* * *

Ещё никто не понял, что случилось,
и жизнь ещё похожа на бессмертье,
и Бог не обрезает пуповины,
и Ева всё рожает дочерей,

и дольний мир, как детская, ухожен,
ещё свежо, и долго до Голгофы,
на дудочке играет юный Каин,
Адам ещё наивен, как дитя…

И мир ещё не знает Александра,
но где-то в глубине земного ада
ему уже придумано названье,
и ад уже зовёт его Великим.

2006


***

ЧИТАЯ «ГОРОД ЛЕНИНГРАД»


Анатолию Найману

После детских побед полагаются – труд и усталость,
долгий старческий стыд, перечёт синяков и камней.
У одних – никого, у других – никого не осталось, –
только жалость и жизнь или воспоминанья о ней.

– Подожди, не беги! В этой памяти – только по следу,
как на топкой тропе, – если только настелена гать…
Это – выморок лет, незаметно впадающих в Лету.
Претерпеть и простить, и былого бы – не оболгать.

Погляди, как дитя, и опять изъясняйся по-птичьи,
но ходи-собирай побережную гальку в подол.
Скуповатый Харон, не найдя медяка в подъязычье,
покачав головой, липковатый возьмёт валидол.

2009


***

На даче – лепота: пионы и люпин
толкутся у стола, заглядывая в чашки.
Теплынь, а ты с утра ворчишь, и ты – любим
до каждой клеточки на клетчатой рубашке.

Смородиновый чай, кузнечики у ног,
сомлел соседский кот на плиточной дорожке.
Ты отгоняешь прочь цветочный табунок,
встаёшь из-за стола, отряхивая крошки.

И всё ещё – оса над чашкой голубой;
и всё уже – как есть, и не в чем сомневаться.
И фотку бы в альбом: «Вот это – мы с тобой…»
Но это – я и ты – в свои невосемнадцать.

И надобно опять – в прозябшее жильё –
отважиться на жизнь с повадкой постояльца –
в болезни и нужду, в безлюбие твоё, –
чтоб не пускать корней и смерти не бояться.

2008



***

Золотая лодка лежит на илистом дне
в слюдяных улитках по всей длине.
Шелковистой тиной выстлан её живот.
Хорошо в ней лежать и глядеть через толщу вод.

Золотая лодка лежит в дождевом лесу,
обрастая лианами сверху и донизу.
Там зелёная дрёма качается, как волна.
Крутобёдрая лодка водой до краёв полна.

Золотые лодки, лежащие на горе
в ледниковом и́скристом серебре.
хорошоливольдулежатьдаглазамневмочь
ледяныеслепыелицаглядятсквозьночь

Я жила и верила, что плыла.
Тяжела душа моя, тяжела.

2014


* * *

Ни ходко – ни валко,
не лодка – не барка:
плавучее диво – речной рыба-кит
гирляндами светит, трубою дымит.

Не шибко гружён, не совсем налегке
плывёт пароход по великой реке.
И слушают жители душных кают,
как ночью над Волгой русалки поют.

– Утопишься, дура, – не стой над водой, –
пеняет купчина жене молодой.
И тянет елейно от сытой ленцы:
– Погибшие души – у-топ-лен-ни-цы…

Усыпано небо чешуйками звёзд,
качается в волнах русалочий хвост.
Хоть в чёрную воду, хоть в небо гляди,
русалочий голос таится в груди.

2010

***

Там на реке, плескаясь и хохоча,
шумной ватагою, – только один не в счёт.
Будто река другая с его плеча
жилкою голубой по руке течёт.

Если бы я не думала о таком –
тонком и нежном с шёлковым животом…
Мальчики пахнут потом и молоком,
а молоком и мёдом – уже потом.

Там по реке вдоль берега – рыбаки, –
тянут песок и тину их невода.
А у него ключицы так глубоки, –
если бы дождь – стояла бы в них вода.

Я бы купила серого соловья,
чтобы купать в ключице, да неспроста:
я бы хотела – этого – в сыновья,
чтобы глаза не застила красота.

***

Полдень стоит в Эдеме, сладкое бродит брашно –
позднею луговою ягодой угости.
Только в глазах темнеет и наклониться страшно.
Юный Адам смеётся, ягоду мнёт в горсти.

Дудочку и кувшинчик дай ему – он моложе,
он преклоняет травы, и устилают путь
розовые соцветья, венчики, цветоложа.
Господи, искушенье – запах его вдохнуть.

Ешь у меня с ладони – радость моя, проруха, –
смуглым плечом касайся будто бы невзначай.
Мне ничего не надо – Господи, я старуха, –
только бы это лето, ласточки, иван-чай…




* * *

Сломанными флажками сверху сигналит птица.
Кто её разумеет? – нет никого окрест.
Только над прудом ива – будто пришла топиться.
Ива стоит и плачет, чёрную землю ест.

Бездна небес глядится в тёмный нагрудник пруда,
видя в нём только птицу, рваный её полёт.
Небо само не может жить ожиданьем чуда.
Ива стоит и плачет, чёрную воду пьёт.

Что у неё за горе? Кто её здесь оставил?
Но прибежит купаться – выгнется и вперёд! –
тонкий и голенастый, с виду как будто Авель.
Ива ему смеётся, – кто её разберёт.

2016













 

из новой книги Анны Русс "Теперь всё изменится" (М.: Лайвбук, 2018. Серия "Новая поэзия")



***
Я не смогу изменить тебя никогда
Потому что земля – вода и вода – вода
Потому что любовь – вода и слова – вода
Потому что перед тобою встают и падают города

И срывается всякий плод, и шатается каждый мост
И смолкает ветер, чтоб быть неслышнее звезд
Потому что в груди сверчок и в глазах разгуляй-трава
Потому что любовь – слова и слова – слова

***

Трубка, прости, я не могу тебя снять
Вон, глядь, мой любимый пошел
Мой пустоглазый, глядь
Переступает ногами сердце мое отнять

Сердце мое распять, разбить и разъять
Переступает ногами все у меня отобрать
Прости, телефон, я сейчас не могу тебя взять
Вон пошел мой любимый, глядь

А я вот, брат, думаю, кому ты ваще, брат, наден
Если тебе от рожденья, брат, человечий язык не даден
Если вечно зелен черный твой виноград
Вот что волнует, брат

Переступает ногами, глядь, и что с тобой делать, брат
Пустой, как кружок, загадочный, как квадрат
Может, отвесить тебе
Или как-то еще отметить?
— Что распинаешься, говорит,
Я, похоже, и сам не рад.

Извини, звонок, я никак не могу на тебя ответить

***
человек пришел с работы
человек проспал свой праздник
ни шампанского ни елки
полпакета мандарин

в магазин за майонезом
колбасой пришел с пакетом
кот обнюхивает нервно
освежитель хвойный лес

человек принес горошек
человек помыл картофель
уронил яйцо разбилось
но спокоен как удав

вытирает ставит яйца
он на малую конфорку
на большой морковь картофель
где ты праздник мой ау

где гирлянды-самоцветы
где салют над головою
красный капюшон коляска
мама палка-леденец

газ забыл под овощами
яйца не обдал холодной
и вблизи чесночным кальве
оказался майонез

чайной ложкой выел яйца
мандарины съел очистив
вытер мокрую картошку
с новым годом молодец

хорошо что нету елки
не впиваются иголки
с новым годом с новым счастьем
я спокоен как удав

два слоненка пять мартышек
тридцать восемь попугаев
почему так больно где ты
почему так больно эй

под тяжелым теплым пледом
сытый от яиц уставший
засыпает и не слышит
как стучат тихонько в дверь

я пришел твой праздник где ты
я принес тебе подарки
почему ты не встречаешь
вот я праздник твой алё

я ужасен я кромешен
я шучу я тут замерзну
я тут по уши завешен
мишурою и дождем

я гирляндами увитый
я иголками покрытый
я пришел к тебе с приветом
почему так долго эй

я твой собственный твой личный
я люблю тебя открой мне
я стучу в тебе открой мне
я пришел к тебе ау

***
Я больше никуда не постарею
Я больше никогда не овдовею
Я буду ждать, пока
Глаза не высохнут, рука
Не оскудеет

пока-пока

За то, что пригласил на чай чужую душу
Я все законы плоскости нарушу
Где мы сойдемся, там
И будет край земли

вали


ЗЕРКАЛО

Человек — простое существо,
Мир его до зеркала сужается
Любит больше человек того,
В чьих глазах он лучше отражается.

В чьих глазах яснее отражается,
В чьих глазах сильнее отражается,
В чьих глазах честнее отражается,
В чьих глазах умнее отражается.

Зеркало, с которым прожит год,
С каждым днем становится тусклее,
Гнется, еле держится на клее,
В нем себя никто не узнает
Все-то в нем морщинистей и злее,
Мелочней, зануднее, наглее,
Все слабей, ленивей и глупей.
Вместо гуру эры Водолея
Видишь в нем трепло и бармалея,
Вместо слов “твори”, “стремись”, “успей”,
Чаще в нем читается “не пей”.

В зеркале, замеченном в витрине,
Видишь неземную чистоту,
Отраженье знаковости линий,
Свой талант-надежность-красоту,

Кажется, что сила бы проснулась,
И надежда юности вернулась,
Кажется, рука бы размахнулась,
И тогда бы жизнь перевернулась,

Если б это светлое стекло
Чаще отражать тебя могло.

Ангел мой, зазноба, не вернется,
Он уехал в дальние края,
Жизнь моя уснула, не проснется,
Слабая рука не размахнется,
Где ты бродишь, девочка моя?

Головы выходишь не покрыв,
На мороз, в метелицу, с обрыв-
Каждый подвиг, каждое сраженье —
Каждый выпад, каждое движенье —

Сядь спокойно. Всякий твой порыв —
Просто отраженье отраженья.

Мелочный угрюмый бармалей.
Донеси до рта и не пролей.

***
Счастливые друзей не вспоминают
Счастливые друзей не навещают
Счастливые идут вдвоем в кино
Несчастные глядят одни в окно


У них есть чай и кофе кот и кошка
Окно во двор и браузера окошко
В котором видно лучше чем в окно
Друзей которым к счастью все равно


Счастливые друзей не забывают
А просто вспоминать не успевают
С утра часы надеть им не с руки
Итог четыре первые строки


Счастливые друзей не вспоминают
Счастливые друзей не навещают
Счастливые идут вдвоем в кино
Несчастные глядят одни в окно


***
Мой свет сошел с ума по лестнице крутой
И я схожу за ним по лестнице пологой
И серый воздух прян вкуснейшею тревогой
Осознанной тяжелой высотой
И где-то вне ума мне видится как ты
Почти ушел ко дну безропотно и немо
И я схожу на нет по лестнице на небо
Где все ступеньки разной высоты


***

Кошка   топчет  тюль с окошка
Лапки видно  кошку  нет
Полежи со мной немножко
Среднерусский ганимед

Нацеди мне чарку чаю
С сахарком кудрявый друг
Я покуда полистаю
Интересненький фейсбук

Те младенца сотворили
Эти выиграли приз
Все про приз поговорили
Промотаем это вниз

Те вернулись с фестиваля
Ну-ка что за фестиваль
Мы там вроде не бывали
Ссылка тормозит а жаль

Эти в джунгли улетели
Тех покажут по ТВ
Мы с тобой одни в постели
Головою к голове

Городок наш непродвинут
На подрывы небогат
Из-под пледа нас не вынут
Ни концерт ни лекторат

Так лежишь и встать не можешь
Шевелишь концами рук
Что еще ты нам предложишь
Интересненький фейсбук

***
Д. Д.
Он пьет и пьет, берет лимон и пьет
Лимон и пьет, и блюдце опустело
Он пишет книги, он их издает
Душой речист и положил на тело

Он две недели в свет не выходил
Лишь кто-то вспомнил через две недели
Крутился мир, пока он спал в постели
Зачем он столько книжек затвердил

— сумка с тиражом за гаражом
Он нахохмил и мы ему поржем
Он поздно шел, а пили не боржоми
Он падал, он ошибся этажом

Он шкаф открыл, а там станки станки

И мы прямолинейны, но тонки —
Ты все донес и часом ты не болен, —
Вопрос готовим, набирая номер

Но он не отвечает на звонки


***
Голубой бычок идет, качается
Ах, как жаль, что этот свет кончается
Не тушуйся, занимай за мной
В медленном хвосте до проходной

В кучки сбились сонные карассы
Курточки, сотейники, матрасы
Синтепон торчит, как поролон
В дальний путь уперся небосклон

Топчешься, глазеешь, держишь место
До чего же это интересно
Здесь глаза закрыл, а там открыл
Проводник молчит и шестикрыл

Ты же знаешь, ты когда боялся
А ревел, так это как смеялся
Не роптал, не заводил котов
И не говори, что не готов

Все свои, а лиц знакомых мало
Маешься, как будто все сначала
Угловатый тискаешь пакет -
Вот уже и видно турникет

Ну-ка, кто оттудова встречает
Кто погладит, примет, укачает
Вся семья и все твои друзья
Ничего себе ведь это я

У меня в глазах калейдоскопы
Руки у меня растут иссопы
А вокруг бессонница и рожь
Ничего с собою не берешь

Голубой бычок идет качается
Хорошо, что этот свет кончается -
Остальное пустим по реке
И рука в руке и налегке

___
фото отсюда https://unitlib.ru/uploads/posts/2017-09/1504962619_3.jpg

О ДВУХ ПОЛЮСАХ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ

Хочу написать статью или прочитать лекцию о двух имитационных «полюсах» современной поэзии: имитационной «поэтике узнавания» (термин, предложенный Вл. Козловым в «Вопросах литературы») — и имитационной «филологической» поэзии. С примерами, цитатами, именами. И о примерах, существующих между этими полюсами — поэтике «трансформированного слова» внутри узнавания и подлинной поэтической сложности.
Но пока не вижу запроса на соответствующую статью или лекцию, поэтому делюсь заметками здесь.
Первый вид поэтики (условно говоря, тренд премии «Лицей») даёт бесконечный простор для бездарности — изложения своих мыслей в столбик и в рифму без рефлексии над поэтическим веществом. Всё об этом с предельной точностью уже сказала Лидия Гинзбург в позднесоветских записных книжках: «Существуют стихи не то что ниже, а вообще вне стихового уровня. (…) Слова в них — и бытовые, и книжные — никак не трансформированы. Просто словарные слова, с которыми решительно ничего не случилось оттого, что они (по Тынянову) попали в единый и тесный ряд. Нет, все же случилось — механическая ритмизация не позволяет им с достоинством выполнять свое нормальное, коммуникативное назначение». Далее: «Наряду с узаконенной стихообработкой официальных эмоций — неотрегулированная графомания, отнюдь не чуждающаяся модернизма. Эта разновидность особенно любит верлибр, где можно что угодно, не встречая сопротивления, совокуплять с чем угодно».
Но в последнее время такая поэтика «безыскусного автобиографизма» (Е. Погорелая о В. Косогове) вновь получает, по моим наблюдениям, аплодисменты – среди критиков умеренно-консервативного фланга.
Елена Погорелая в своей интересной и внятной статье о «поэзии с человеческим лицом» пишет о движении в сторону поэзии, «умеющей говорить с читателем о его жизни и на его языке» после маргинализации «актуального мейнстрима». Выводы эти парадоксальны – так как в таком стихотворчестве, по-моему, никогда нет дефицита: поэтикой «нетрансформированных слов» с прицелом на читательское узнавание полон Интернет. Стихи такие, на мой взгляд, опасны тем, что в них совершается подмена вещества поэзии — читательской самоидентификацией с текстом (в глазах обывателя синонимичиой самому веществу поэзии).
Фейсбук – с его бескультурием мгновенного отклика – здесь «рулит» и аплодирует именно узнаванию, граничащему с умело или неумело зарифмованной банальностью, вне поэтической сложности. Недалёкий редактор ловит волну – с прицелом на внимание «широкой аудитории», защищаясь рассуждениями о поэтическом снобизме и «книжности» в противоположность «автобиографизму». В глазах редактора, задавленного рукописями, мыслящего прагматически и не имеющего особого времени, да и мотивации, для критической рефлексии, подобные критерии сродни индульгенции. Индульгенция эта, как-раз-таки неотъемлема от стихового сознания обывателя, позволяет с лёгкостью отсекать всё, что выходит за рамки поэтической сложности, отчётливо манифестированного лирического героя с его пресловутым «жизненным опытом» — и допускать в зону приемлемости всё, что отвечает, в общем, этим внестиховым, внеэстетическим критериям.
Такая поэтика скучна, так как слово в ней перестаёт играть ассоциативными оттенками, совпадает со своим словарным значением; исключена взаимозаряжаемость слов и прорыв к глубинному откровению. Вместо него – впихивание мыслей в размер, отчего богатый биографический материал становится наглядным, куцым и скованным рамками стихотворного размера – тогда как в подлинной поэзии ритм и рифма обогащают, преображают исходный биографический импульс, — бывает, что до полной неузнаваемости — не выдвигая его на поверхность.
Внутри такой поэтики встречаются отдельные удачи и отдельные индивидуальности (в рамках весьма посредственного стилевого диапазона). Но этой поэтики как таковой, по сути, не существует – как не существует, по некоторым теориям, автора массовой литературы, которую создаёт и пишет читатель, исходя из своих надежд и стереотипов – в данном случае стереотипа «безыскусного автобиографизма».
Проблема в том, что за пределами вкусовой позиции, читательской самоидентификации и собственного «блин, прям проняло!» на просторах FB оценка такой поэтики и невозможна – или, уж во всяком случае, неубедительна – а чрезмерное «допущение вкуса» в критической статье грозит педалированием личных комплексов (скажем, невольной абсолютизации собственного стихотворческого опыта). Мне, например, не пришло бы в голову писать «безыкусный автобиографизм», так как в моих глазах это синоним графомании, и подобное определение грозило бы очень сильным отстранением от собственных стихотворческих ламентаций – отстранением, для меня невозможным. А если что-то такое писал  по молодости и глупости применительно к ценимой мной М. Ватутиной или некогда интересной Л. Миллер – то выжечь эти мои «поспешные обеты» из Журнального Зала калёным железом и вырвать раскалёнными щипцами. Однако для критика, забывшего о собственных творческих ламентациях и тем ценного это отстранение, пожалуй, необходимо.

Другой вид поэтики – «филологическая» имитация. С ней всё куда более сложно и неочевидно, так как этот вид письма – в противоположность наивной графомании – научился имитировать сложность, на деле вполне рассчитанную на социальный запрос, но в силу филологической подкованности их авторов имитирующую эту сложность до полного неразличения. Другое дело, что это запрос не читателя, а филолога – и неизвестно, что лучше или хуже. Если адепты первого «вида письма» – люди очень часто филологически бесхитростные, то поэтика второго «вида» создаётся зачастую образованными людьми без художественного слуха и вкуса – категории, понимаю, неверифицируемые, но без них критика превращается во всепонимающую «матушку-филологию», которая «вся псякревь, вся всетерпимость».
Если первый вид письма требует вкусовой позиции и без этой неотрефлексированной зоны вкуса, по сути, не существует, то второй устраняет попытку вкусовой оценки, нередко, осознанно или неосознанно, заменяя её соответствием канону или кураторскому пригляду. При этом такой филолог вполне может менять критическую позу – проявляя страстность, например, в застольнос разговоре, не требующем критической сдержанности. Или в ситуации, когда речь идёт не о «каноне» (как правило, задаваемым куратором "сверху").
Оценка такой поэзии – в силу устранения вкусовой позиции – уязвима, и самый категоричный критик (условный К. Комаров об условных авторах альманаха «Транслит») почти всегда оказывается не «на коне» со своей категоричностью, будучи вынужден «включать» в себе филолога с его всепониманием. Более того, без этой филологической оценки его анализ, сколь угодно фундированный, попадает всё в ту же «зону обывательского суждения».
По сути, эта поэтика – то же следование канону; только если в первом случае имитация просматривается в полном соответствии канону поэтики узнавания (биографизм, прицел на деталь, на слово, совпадающее со словарным значением и предметной реалией – внимательному взгляду это почти всегда видно), то второй случай требует похожести на канон (только, условно говоря, канон «актуальной поэзии», а не «канон узнавания»).
И вот парадокс: поэтика, будучи канонической по своему подражанию «новейшему тренду», сама по себе куда более книжная, наследующая образцам неканоническим, ещё не закреплённым в должной мере в стиховой культуре и отсутствующей в сознании обывателя. Скажем, культурное бессознательное (подражание плохо усвоенному Пушкину из школьной программы или неосознанное, плохо отрефлексированное представление о каноне соцреализма, да хоть бы и подражание дурно понятым Гандлевскому и Рыжему) здесь подменяется ориентацией на условного Драгомощенко – и уже этим подобный тренд оказывается в выигрышной позиции. А кто распишется в отличном знании футуристической традиции, французских модернистов, «лингвистической школы» и т.д. – и способен оценить степень смыслового приращения и уровень вторичности? Тогда как дурно понятого Пушкина, вторичное наследование Гандлевскому и Рыжему, неосознанное подражание «биографической силлаботонике вообще» (= поэтике соцреализма) мы – по крайней мере, не совсем слепые из нас – опознаём без труда.

 

Лиterraтура, № 101, критика, публицистика и обзоры

Юлия Подлубнова. "На растущем выходе неизвестно в". О точной и неточной поэзии:
http://literratura.org/issue_criticism/2357-yuliya-podlubnova-na-rastuschem-vyhode-neizvestno-v.html

(В т.ч. о стихах Александра Кабанова, Андрея Санникова, Анны Цветковой, Екатерины Перченковой, Екатерины Симоновой, Марии Степановой, Артёма Быкова, Андрея Черкасова и авторов анонимной антологии «Русская поэтическая речь»).

Евгений Абдуллаев. "Неумирающая речь". О стихах Андрея Анипко (1976 - 2012):
http://literratura.org/issue_criticism/2356-evgeniy-abdullaev-neumirayuschaya-rech.html

Ольга Балла-Гертман. "Миф, миф и миф". О книге: Николай Байтов. Энциклопедия иллюзий / Вступ. ст. И. Гулина. – М.: Новое литературное обозрение, 2017. – (Новая поэзия)
http://literratura.org/issue_criticism/2355-olga-balla-gertman-mif-mif-i-mif.html

Алексей Чипига. "Движение в воде". О книге: Виктор Багров. Выцвело. Стихи. – СПб, MPR, ООО «Скифия-Принт», 2017:
http://literratura.org/issue_criticism/2353-aleksey-chipiga-dvizhenie-v-vode.html

Светлана Михеева. "Стеклянная звезда". К 95-летию со дня смерти Велимира Хлебникова:
http://literratura.org/issue_publicism/2361-svetlana-miheeva-steklyannaya-zvezda.html

Михаил Павловец. "Отношение к литературе стало более спокойным". Беседа с Олегом Демидовым:
http://literratura.org/issue_publicism/2360-mihail-pavlovec-otnoshenie-k-literature-stalo-bolee-spokoynym.html

Валерия Пустовая. Избранные записи 2015-17 гг. Часть II:
http://literratura.org/issue_publicism/2359-valeriya-pustovaya-izbrannye-zapisi-2015-17-gg-chast-ii.html

Коллеги о "Лиterraтуре" и будущем "Лиterraтуры". Часть II.
На вопросы отвечают Наталья ИВАНОВА, Ольга АНИКИНА, Алексей КОЛОБРОДОВ, Анна АЛИКЕВИЧ, Сергей ОРОБИЙ, Андрей ГРИЦМАН, Мария БУШУЕВА:
http://literratura.org/issue_publicism/2358-kollegi-o-literrature-i-buduschem-literatury-prodolzhenie.html

Литературная афиша от Николая Денисова:
http://literratura.org/issue_reviews/2371-obzor-blizhayshih-literaturnyh-sobytiy.html

Обзор литературной периодики от Юлии Подлубновой:
http://literratura.org/issue_reviews/2370-obzor-literaturnoy-periodiki-ot-170717.html

Обзор книжных новинок от Ольги Логош.
О книгах: Мишель Пастуро. Цвета нашей памяти. Пер. с фр. О. Акимовой. – СПб.: «Александрия», 2016;
Максим Д. Шраер. В ожидании Америки. / Пер. с англ. 2е изд., испр. – М.: Альпина нон-фикшн, 2016:
http://literratura.org/issue_reviews/2369-obzor-knizhnyh-novinok-ot-170717.html

Обзор новинок переводной литературы от Анны Аликевич:
О книге: Уильям Герхарди. Полиглоты: роман. Пер. с англ. В. Вотрин. Екатеринбург — Москва: Кабинетный ученый, 2017. – 440 с.:
http://literratura.org/issue_reviews/2367-obzor-novinok-perevodnoy-literatury-ot-170717.html

Обзор детской литературы от Ольги Бухиной:
http://literratura.org/issue_reviews/2366-obzor-detskoy-literatury-ot-160717.html

***

***
когда оставит глядящий сверху,
молчащий рядом свернёт в кусты,
когда взвенят корректурой, сверкой,
дозором – памятны ли, пусты
бессмертья сети – мы станем смертью,
редчайшей правкой до темноты.

ты будешь речью в пределе зрячем,
всем обращённой и никому,
я буду бденьем, водой горячей,
хлопчатым бытом в чужом дому,
где побеждать – над плитой маячить:
темно и празднично, как тюрьму.

слепыш, застенным ведомый, – падай,
плети, пифиец, уральский миф,
и, прорываясь сквозь свет в заплатах, –
молчи, поющий, покуда жив, –
ночной, стрекочущей, простоватой,
из расставаний тебя слепив.

тогда подуем над сном, закрытым
предельной крышкой, идя во тьму,
и называть тебя братом, бытом,
чуть устаканенным «почему»,
разбитым сном, золотым корытом, –
да будет песенно моему

не-у-ны-ва-ю-ще-му

и светлый воздух грохочет рядом:
вот видишь облаком бытом братом
застенным зреньем
бесстрашным взглядом

иди к нему


25 июня 2017, Вологда

***

***

I.

ещё не смерть ещё ты вне онлайна
покуда разом на тебя глядят
и губы и невыжатая тайна
и руки и невыпавшая тайна
а ты себе и вызов и медбрат

давай не забывай зачем приехал

молчащий длящий о лице залесном
гудит венозным – о переносном
белёсом дне и свете невоскресном
свисти в окно – и глядь как невесом
металл у старика в нейтронных венах
над вывеской кадастровых небес
и вологодский лес
недолго здесь

давай не забывай зачем приехал

быть эхом в пол
и отраженьем в стол
покуда отраженье с одичаньем
рифмуются, и губ не унесло
от звука, и предсердье с предоплатой
разрозненны, и рук не унесло, –
дай руку мне, пожалуйста, не падай,
будь сам себе и лодка, и весло, –
покуда размывает берега
на «раз» и «два», на «здесь» и «незаметно», –
стань бестелесным, зрячим и морским

давай не забывай зачем приехал

II.

отпусти эту речь, отпусти её вместо труда,
кто ей зваться тобой повелел, и сплошным и туманным,
лес белёсый во рту соловья, нагота, слепота,
но по сторону ту – цельный звук с недовыжатой раной,

но по сторону ту – ты, ведущий свой род, словно тать,
сгусток, трещина в птичьем зобу, родовая забава,
и поэзия бдит, словно издревле было видать
порожденье её, кривизну, неприметное право,

дай ей быть.

дай ей после тебя, но не вместо тебя, – но нельзя;
дай ей рядом с тобой, – но, нахохлившись соком суровым,
лбом, нависшим о чуждом лице, – понимает стезя,
песней, длящей о светлом певце, – ей таким не дарован,

нет, не быть.

и шатается мать, пропитавшись тобой с молоком,
нерождённого, невоплощённого тела,
там, где взрыв бестелесный, не ведая духом предела,
на неё и на землю глядит опустело,
вновь рождаясь незнамо по ком

23-24 июня 2017, Вологда